Земля, воздух, одежда — все пахло смолой. Лунный свет, проникая сквозь сосновые ветки, заливал окрестности. Время от времени проезжали по шоссе машины, и тогда мягкая, сладкая волна воздуха колыхала ветви. Дутр налил в стаканы ликер, плеснул холодной воды.

— Позвать Влади? — спросил он.

— Пусть сначала закончит, — сказала Одетта.

В тридцати метрах от них Владимир менял колесо у грузовика. Его тощий силуэт, как в китайском театре теней, вырисовывался в свете стоявшей на земле переносной лампы. Они молча выпили. Одна из девушек что-то сказала Одетте, на сей раз и Дутр понял ее: «Я быстро закончу и вернусь».

— Ja! — ответила Одетта. — Spute dich![24]

— Это которая? — прошептал Дутр.

— Грета, — так же шепотом ответила Одетта и продолжила уже в полный голос: — Так сидеть неудобно, вы не находите? Принес бы ты столик, а, малыш? А то стакан некуда поставить.

— Я принесу, — предложила Хильда.

— Да, спасибо. Любой столик.

Хильда пошла к грузовому фургону. Этот момент Дутр не забудет никогда в жизни. Фургон стоял у дороги. Девушка толкнула скрипнувшую дверь. В зеленоватом свете переносной лампы обозначился вход.

— Потрясающе! — сказала Одетта. — Видно, как днем.

Владимир притащил запасное колесо и теперь сидел на корточках среди разбросанных инструментов. Грета мыла посуду, что-то напевая. Промчалась машина в сторону Экса, ее фары на мгновение осветили фургон, в котором Хильда искала столик.

— Налить еще? — предложила Одетта. — Уф, хоть вздохнуть можно!

Она пила смакуя, маленькими глотками. Блеск кольца на ее руке отражался в стакане. Дутр не спускал глаз с фургона, по борту которого бежала надпись: «Семья Альберто».

— Что-то долго она ищет столик, — произнес он. — Схожу посмотрю.

— Уже испугался, думаешь, похитили? — рассмеялась Одетта. — Все еще влюблен. Успокойся, ей не проскользнуть незамеченной.

Чтобы не отвечать, Дутр зажег сигарету и подозрительно глянул на Одетту. Первый раз со времени отъезда из Парижа она старалась быть любезной. В фургоне что-то рухнуло.

— Господи, ведь ей достаточно протянуть руку и зажечь лампу, — вздохнула Одетта. — Какая недотепа!

Опять что-то грохнуло, и тут же раздался сдавленный крик.

— Ты идешь или нет? — окликнула ее Одетта.

— Скорее всего, лампочка перегорела, — заметил Дутр.

Он встал, отряхнул габардиновые брюки… Одетта схватила его за руку:

— Оставь, пусть сама выкручивается! Если она не в состоянии найти столик… их там по меньшей мере три штуки.

Дутр прислушивался. Одетта раздраженно оттолкнула его.

— Ну ладно. Иди, раз уж тебе неймется! Отличный момент. Сможешь поцеловать ее в углу… Идиот!

Дутр взял в «бьюике» электрический фонарик и не торопясь направился к фургону. Одетта прикрыла глаза, медленно опустила руку, не глядя, поставила стакан на усыпанную иголками землю. Четкий силуэт Пьера, его беззаботная походка, непринужденные движения рук — она видела все. «Он знает, что я на него смотрю, — думала она. — Он знает, что это сводит меня с ума!» Стояла такая тишина, что она услышала слова Пьера:

— Хильда?.. Где вы?

Свет фонаря, мягкий, чуть ярче лунного, падал на ступени фургона.

— Хильда?

Пьер поднялся на одну ступеньку, потом на другую и вдруг остановился, направив луч света на пол.

Одетта встала. Грета все еще убирала тарелки. Владимир закручивал гайки на колесе; переносная лампа ярко освещала его голые руки, на которых черными жгутами вздувались вены. Пьер поднялся на верхнюю ступеньку, встал на колени. Одетта сделала несколько шагов в его сторону, потом побежала, словно кто-то толкнул ее в спину. Дутр повернул голову.

— Она мертва… — произнес он. — Веревка…

Одетта остановилась у лестницы; голова ее была на уровне пола, и она видела темные очертания лежавшего тела. Дутр посветил фонариком, стала видна веревка, обмотавшаяся вокруг шеи Хильды, как сытый удав. Белокурые волосы все еще развевались легкой пеной.

— Пьер, — тихо позвала Одетта.

Дутр поднялся с колен, опершись о косяк двери, шагнул в фургон, наклонился. Трепетный свет фонарика испещрил его худое лицо резкими тенями. Он выпрямился, закрыл глаза ладонью.

— Почему? — прошептал он.

— Бедный мальчик! — Одетта инстинктивно отшатнулась от сходившего со ступенек Дутра. Он шагал тяжело, опустив голову.

— Знаешь, меня это вовсе не удивляет, — произнесла Одетта.

Он отстранил ее резким жестом:

— Позови Владимира. И без паники. Грета ни о чем не догадывается. Успеем ей рассказать.

Голубой свет, нежность лунной ночи, и эта девушка, лежащая за его спиной! Когда же кончатся этот сон? Когда же наступит утро?

Одетта удалялась ровными шагами. Она тронула Владимира за плечо, он поднялся.

— Хильда умерла, — сказала она. — Убита… Ты понимаешь?

Он, казалось, ничего не понял. Одетта уточнила:

— Задушена… веревкой.

На этот раз Владимир встал.

— Когда?

— Мы только что обнаружили.

Нахмурившись, Владимир прокручивал эту мысль в голове. Задушена! Да, это он прекрасно понимал. Он столько их видел — расстрелянных, повешенных, наложивших на себя руки… Он вытер ладони о траву.

— Пошли!

Но Владимир все еще думал. Что-то смущало его, он попытался выразить это.

— Слишком красиво, чтобы умирать, — сказал он, гася лампу.

Он шел за Одеттой, и она слышала его внятный шепот:

— Мнительный… Мнительный…

Дутр ждал их у лесенки. Он молча протянул Владимиру фонарик. Владимир включил его и долго смотрел на покойную. Вздувшееся лицо, распухший язык, вылезшие из орбит глаза… Да, знакомая картина. Эти признаки никогда не обманывают. Легонько коснувшись пальцами, он закрыл ей глаза.

— Веревка! — подсказала Одетта.

Он ослабил веревку, высвободил тонкую шею. На ней остался глубокий синюшный след.

— Нет скользящая петля, — отметил Владимир.

— Ты слышишь? — спросила Одетта.

Дутр вскарабкался на ступеньки.

— Слышу. Но чтобы удавить себя, достаточно потянуть за концы верёвки, разве не так?

— Невозможно, — сказал Владимир.

— Как невозможно?

— Сначала упасть в обморок.

Дутр повернулся к Одетте:

— Что он плетет?

— Он говорит, у того, кто хочет наложить на себя руки, обычно не хватает смелости пойти до конца. Человек теряет сознание, и это спасает его.

— Она… убит, — добавил Владимир.

— Идиот чертов! — закричал Дутр. — Посмотри, прежде чем говорить!

Он вырвал у него фонарик и осветил фургон:

— Ты же видишь, там никого нет, а мы все были на улице. Понимаешь? На улице! Ступеньки, дверь — я видел их так же, как тебя сейчас. Она вошла…

Он вдруг замолчал. Фонарик осветил опрокинутый стол и рядом на полу шпагу с поблескивающим лезвием.

— Она закричала, — заметила Одетта.

Дутр подобрал шпагу, острием уперся в ножку стула; лезвие скрылось в рукоятке.

— Да, кричала… Но кто мог на нее напасть? Все-таки она убила себя сама.

— Нет, — сказал Владимир.

— Тогда что же? — удрученно спросил Пьер.

Владимир наматывал на руку веревку, потому что